«Восемнадцатое, девятнадцатое, двадцатое – вот они», - сказала моя мама, глядя на маленькие таблички, прикреплённые к стенке купе у двери и обозначающие номера мест. Отец открыл дверь, и мы всей семьёй вошли – мать, старший брат и, последним, папа. Я первый раз ехал в поезде, и для меня всё было в новинку – небольшая и приятная суета обустройства жилого, на ближайшие десять часов, места, распихивание сумок под сиденья и на самые верхние полки, бутылка воды на столик. Я снял свои туфельки и устроился поудобнее снизу у окна как раз когда состав тронулся. Больше всего, помню, мне понравился тот период, когда поезд ехал в черте города, и я с интересом наблюдал за стоящими на вокзале тепловозами и вагонами, хитросплетениями рельсов, платформами пригородных поездов – я всегда старался прочитать их названия, автомобильными дорогами, домами окраинных районов города… Когда начинались бесконечные леса, я снова возвращался своими мыслями и помыслами в купе, этот уютненький мирок, с удовольствием принимался за холодные котлеты с чёрным хлебом и огурцами. Затем следил за тем, как отец заправляет мне постель, и думал, что это очень сложная наука, которой я вряд ли когда-нибудь обучусь (вот бы отец всегда заправлял мне постель!). А после, немного утомившись, крепко-крепко засыпал и с удивлением, поутру, слушал от родителей, что в поезде спать просто невозможно.

 

«Восемнадцатое, девятнадцатое, двадцатое – вот они», - сказал я перед дверью купе, улыбаясь и глядя на свою любимую девушку. Мы прижались друг к другу и чмокнулись губками. В купе ещё никого кроме нас не было, и, кинув сумки на сиденья, мы плюхнулись рядом, обнялись и стали целоваться. Через некоторое время вошёл пожилой мужчина, а проще говоря, дедушка. Я с девчонкой немного смутился, а тем временем поезд тронулся.

В окне мелькали сначала составы на вокзале и куча пошарпанных, технического назначения, зданий, больше напоминавших бараки и сараи, станции электричек, названия почти всех, из которых, я за много лет уже успел выучить, автомобильные развязки, рядом с которыми проезжал поезд, и, наконец, бесконечные русские леса. Дед сидел напротив и всё время, когда мы ехали в черте города, читал какую-то газету, а как раз тогда, когда за окном появились первые перелески, невыразимо тоскливыми глазами упёрся в стекло.

Мы с девушкой незаметно обнялись своими руками-змеями и снова принялись целоваться – сначала лёгкими прихватываниями губ, а потом и вовсе беспардонными засосами. Дедушка совсем незло встал и вышел из купе, а нам стало ужасно неудобно перед ним. Я почти сразу вскочил с места, быстро и не очень качественно заправил постели девчонке и себе (я таки постиг эту сложную науку!), а затем вышел покурить в тамбур, где после того, как выкурил полсигареты, простоял ещё довольно долго. Вернувшись в купе, я застал  деда и свою девушку уже заснувшими, сам прыгнул на верхнюю полку, где провёл первую в жизни бессонную ночь в поезде.

 

«Восемнадцатое, девятнадцатое, двадцатое – вот они», - сказала жена, и я открыл дверь купе, куда зашла она, оба моих сына, а затем и я сам. Мы тут же распихали все сумки под сиденья, а одну, не влезшую туда, закинули на самую верхнюю полку. На столик же поставили купленную только что на вокзале бутылку минеральной воды. Честно признаться, все эти тонны всякой всячины, перевезённые за многие годы на поезде и своём горбу, порядком поднадоели, как и вся эта суета обустройства своего купе.

Старший сын залез на верхнюю полку и подначивал оттуда младшего, который уселся рядом с окном и с интересом уставился в окно, разглядывая поезда и вокзальные здания различного назначения, беспорядочно наваленные на территории, окраинные кварталы города и автомобильные развязки, рядом с которыми мы проезжали. Особый интерес у него вызывали платформы электричек, а вернее их названия, которые он силился прочитать. Это у него иногда получалось, а иногда – нет. Иногда же в этом помогал ему я – названия станций отложились у меня в голове не хуже таблицы умножения. Когда же за окном показались убогие деревенские дома, а потом и бескрайние леса, интерес к пролетающему с большой скоростью, но совсем переставшему меняться  пейзажу у сына заметно иссяк. К этому моменту я уже дорезал своим перочинным ножиком хлеб и огурцы, а жена исправно составляла из них и холодных котлет бутерброды. Я сам съел всего один – скорее для примера детям, которые умяли их в один присест с давно забытым мною аппетитом, который когда-то в детстве приходил именно в поезде.

Затем мы с женой застелили постели сначала детям, которые заснули почти сразу и очень крепко, а потом и себе. Посидев ещё немного и поговорив о том, кто и как встретит нас завтра утром на вокзале, улеглись спать и мы. А наутро дети искренне удивлялись нашим жалобам на то, что в поезде спать совершенно невозможно.

 

«Восемнадцатое, девятнадцатое, двадцатое – вот они», - подумал я про себя и остановился у закрытой двери купе, в которое прямо передо мной зашла приятная молодая парочка. Несмотря на то, что у меня сильно ныла сломанная позапрошлым летом нога (перенести перелом в почти шестьдесят лет вовсе не так легко, как в молодости) – видно сказывалась резкая смена погоды, я пошёл в тамбур, где неспешно выкурил сигарету. Совсем не хотелось мешать молодым. Когда проводник стала выпроваживать всех провожающих, я пошёл в купе. Открывшаяся дверь заставила разочарованно отдёрнуться парня и девушку друг от друга.

Сев на своё место снизу у окна, я развернул и стал читать газету. Не было никакого желания смотреть на, казалось, не изменившиеся с того момента как я впервые сел в этот поезд, вокзал, здания технического назначения с видом сараев, платформы пригородных поездов, названия которых не менялись даже тогда, когда менялись названия городов. Когда же за окном пошли леса, я отложил газету в сторону и уставился в стекло. Мне стала вспоминаться своя молодость.

Парочка тем временем не выдержала и снова сначала обнялась, а потом принялась целоваться. Я не захотел ставить их в неудобное положение, аккуратно встал и вышел будто бы покурить. Минут через десять парень выскочил из купе и ушёл в тамбур, а я вернулся, застелил себе постель и лёг спать. Этой осенью, казалось, стемнело раньше, чем должно и я почти тут же заснул. Впрочем – как обычно это бывает в поезде, сон был беспокойнее некуда.

 

Июль 2004